Импровизация Михаила Горбачева

Сейчас думаешь, зачем нужна была ему эта бесконечная старость? Немощь, одиночество, болезни. Всех пережил. И друзей, и врагов. Еще 11 лет назад он рассказывал мне, как у себя в Жуковке потерял сознание и упал прямо на дорожке в саду. Сколько так пролежал, не помнил. Очнулся — небо над головой, ветки качаются, птицы щебечут. Никаких тебе охранников, никаких помощников. Звать никого не стал. Сам поднялся. Руки-ноги целы, и слава Богу! Идем дальше. 

Все это Михаил Сергеевич рассказывал без слезливой мелодрамы в голосе и без гнева на несправедливость судьбы. Скорее слегка подтрунивая над собой и ситуацией, в которой оказался. Первый президент СССР валяется без сознания на голой земле, и ни одна сволочь не подойдет помочь. И кому нужна такая жизнь? Но живешь зачем-то! 

— Парадокс! — разводил руками Горбачев.

Мы долго договаривались об интервью для «Сноба». Его помощники, прослышав, что проект спонсирует миллиардер Прохоров, прозрачно намекнули, что неплохо было бы расщедриться на какое-нибудь осязаемое пожертвование для Фонда Горбачева. Сумма так и не была названа. Мы все ходили вокруг да около. Горбачев в этих переговорах не участвовал. Он вообще дистанцировался от любых финансовых и организационных вопросов. Хранил буддийскую невозмутимость. И сам временами становился похож на каменного старого Будду. Ноль эмоций. Ноль информации. Все, что было можно, уже давно сказано, запротоколировано, опубликовано. Так что тут скорее стоило рассчитывать только на «эффект присутствия». И то в рамках строгого протокола.

Первый раз я его разглядел и выделил из номенклатурной стаи вождей в апреле 1984 года, когда он впервые, уже в качестве генсека, приехал в Ленинград. Кажется, это была прямая трансляция. В тот момент я говорил по телефону с выдающимся театральным критиком и эссеистом Вадимом Моисеевичем Гаевским. Это он меня и надоумил включить звук и присмотреться к новому генсеку.

— Вы видели это? — вскричал Вадим Моисеевич в трубку. — Он вышел из машины. Он идет к людям. Он пожимает всем руки.

— Не обольщайтесь, это все подставные, — засомневался я. — Наверняка какие-нибудь гэбэшники. 

— Нет, это обычные люди. Все это чистая импровизация. Поверьте мне, Сережа! 

Тонкий эстет и знаток театра Вадим Гаевский был прав. Этот «выход в народ» не был поставленным шоу. Напряженные лица охранников выражали неподдельный ужас. То была импровизация Горбачева. Одна из многих, которые он себе позволял, не спрашивая ни у кого разрешения. Может быть, это лучше всего у него и получалось. Вот так выскочить, вырваться из недр бронированного лимузина — и вперед… Не бояться людей, не бояться протянутых для рукопожатия рук, не бояться опасных вопросов. Для любого лидера такое общение с подданными необходимо как воздух. Своего рода сеанс психотерапии. Демонстрация любви, братства и всяческого единения.

Еще ничего не было сказано ни про гласность, ни про перестройку, просто мы увидели на телеэкране свободного человека, излучавшего энергию счастья и готовность к коммуникациям на разном уровне. Это всегда окрыляет. А еще — рядом с ним была женщина. Поначалу я подумал, что это какая-нибудь неизвестная мне ленинградская начальница. Держалась она как хозяйка или экскурсовод, знающий, куда идти, что делать, где следует останавливаться, на что обратить внимание. Это была Раиса Максимовна.

Они потом всюду появлялись вместе. И это тоже было непривычно. Двое на вершине власти. В России так не полагается. Должен быть кто-то один. Сакральное правило, которое они первыми рискнули нарушить. За что потом и поплатились. Но иначе он не мог и не хотел. Не нужна ему была эта власть без Раисы. 

Я вообще думаю, что без нее ничего бы не произошло. Так бы мы и сидели до сих пор на одной шестой суши в обнимку со своими ядерными боеголовками. Ни мира бы не увидели, ни жизни нормальной, ни свободы. Это все она!

Оба они принадлежали поколению моих родителей. В их общем прошлом была все та же война, голодное детство, карточки, трофейное кино, смерть Сталина, оттепель, Гагарин, мечты о «социализме с человеческим лицом»… Что это такое, папа пытался мне втолковать во время наших бесед на кухне. Но все его тезисы о всеобщей справедливости и благоденствии раз за разом расшибались о мою угрюмую непробиваемость и мучивший меня с детства вопрос: «За что большевики убили царскую семью?» Папа на это не знал что ответить. Раздражался, сворачивал разговор и о «человеческом лице социализма» на какое-то время больше не заикался. Символично, что одним из самых знаковых дел времен перестройки станет расследование, связанное с убийством Николая II и его несчастного семейства. Все сплелось в мучительный узел: страшное, непроясненное прошлое, туманное будущее, химерические реформы, поток бесконечных слов, в котором легко было утонуть. Но были и дела. Перечисляю по памяти, не заглядывая в Google. Войну в Афганистане прекратил, гонку вооружений остановил, политзаключенных из тюрем и лагерей выпустил, Андрея Дмитриевича Сахарова из ссылки вернул. Цензуру отменил. Всего Солженицына напечатал. Берлинскую стену снес. Вам мало? Конечно, дальше для симметрии должен последовать список его ошибок и прегрешений. Но пусть эти подсчеты сегодня ведут другие. Охотников и без меня предостаточно.

Многое Горбачеву не могут простить до сих пор. Как ни странно, больше всего — это самое «человеческое лицо». «Он Человеком был!» — как сказано в «Гамлете». Он Человеком был там, где надо быть камнем. А он не захотел или не смог. А может, это ее вина?

Вспоминаю смешной эпизод: прощание с четой Рейганов на лужайке перед Белым домом. Пока Горбачев и Рейган по очереди произносили свои речи, начался дождь. К первым дамам тут же подбежали охранники с зонтами. Нэнси сама взяла в руки зонт, Раиса Максимовна продолжала стоять недвижимо, вся поглощенная речью мужа. Зонт над ней услужливо раскрыл телохранитель. Когда оба президента спустились с трибуны, вышла неловкая мизансцена. Рейган галантно взял зонт из рук жены. А Горбачев, помявшись, вынужден был встать под зонт вместе с Раисой Максимовной. Микрофон не успели отключить, и мы услышали его недовольный шепот: «Ну, зонт-то и сама могла взять». Раба протокола, Раиса Максимовна лишила его такой выигрышной картинки: он держит над ней зонт, и они вместе удаляются по изумрудном ковру газона. А теперь на всех фотографиях за ними будет семенить охранник. Какая тоска!

…Прошли годы. Мы сидим в комнате для переговоров Фонда Михаила Горбачева на Ленинградском проспекте. Я прихватил с собой книгу с фотографией, где он и Раиса Максимовна запечатлены вместе с Жаклин Кеннеди. Я редко прошу у знаменитостей, которых интервьюирую, об автографе. Но Михаил Сергеевич — особый случай.

— Подпишите, — попросил я.

— Прямо на них? — уточнил МС, тыкая ручкой в изображения жены и Джеки.

— Где хотите.

— Это мы в библиотеке Кеннеди в Бостоне, — вспомнил он, разглядывая фото. — Она нас там принимала со своим сыном. Красивый парень. Жалко его.

— А как вам Джеки?

— Королева. Но какая-то погасшая. Болела ужа тогда, наверное? Нам с Раисой она понравилась.

Интервью мы брали на пару вместе с журналистом Сашей Гарросом. Михаил Сергеевич покорно отвечал на все наши якобы каверзные вопросы, оставаясь таким же неприступным, уклончивым и закрытым. Это был уже совсем не тот человек, который 30 лет назад бесстрашно выбегал в толпу пожимать всем руки. Что-то безнадежно изменилось. Мы уже не знали, как свернуть эту историю. Почувствовав нашу растерянность, он предложил: «Ну, что, будем фотографироваться?»

В конце концов, простые смертные не так часто удостаивались этой чести. А мы удостоились! Спасибо фотографу Данилу Головкину, который сделал нам этот снимок на память.

Саша Гаррос умер четыре года назад. А вчера не стало Михаила Сергеевича! Светлая память.